Но, может, я еще что-то поменяю, но пока очень хочу показать, что есть.
Спасибо в сердце скерцо за запас закатов на зиму и Леголаська за название!
(Как сказал С., "а-а-а, это что, ты сейчас все перепишешь, и мне придется еще раз читать?"
читать дальше
Baby I've been here before
I've seen this room and I've walked this floor (you know)
I used to live alone before I knew you
And I've seen your flag on the marble arch
And love is not a victory march
It's a cold and it's a broken Hallelujah
Leonard Cohen
I've seen this room and I've walked this floor (you know)
I used to live alone before I knew you
And I've seen your flag on the marble arch
And love is not a victory march
It's a cold and it's a broken Hallelujah
Leonard Cohen
Автобус остановился нехотя, со вздохом. В открытые двери повеяло железнодорожными рельсами, запахом сигарет и почему-то морем, хотя Камское море и было всего лишь водохранилищем.
- Проходим в салон, что ли, в салон, не задерживаем новых пассажиров, - посоветовал из динамика голос водителя.
Сжимая гладиолусы как гладиусы, прижимая к себе корзины с яблоками раздора («Женщина, почему вы опять свои яблоки поставили мне на ногу?!»), продираясь на заднюю площадку, где колыхались на каждом ухабе дороги разноцветные астры («А че там следующая остановка, я за этой вашей травой не вижу ничего!»), пассажиры везли в город остатки лета – сколько влезло в автобус. Больше, кажется, не влезало.
Худой длинноволосый мальчик в очках с большим трудом открыл окно на задней площадке и высунул голову в наступающую осень. Ветер трепал его волосы – грязные и черные, как волны камского водохранилища в ночи. Мальчик щурился, когда в лицо попадал, как брызги от дождя, свет фонаря. С его лица сползало высокомерно-презрительное выражение, но мальчик вовремя спохватывался и натягивал его обратно – как свитер, который не по росту, и потому все время сползает с плеча.
- Вы чего тут развалились, вот пожилому человеку сесть некуда, - закудахтали в недрах автобуса повисшие на жердочках тетеньки с корзинами.
- Не переживайте, дамы, мне вполне неплохо, - тут же отозвался, по-видимому, тот самый пожилой человек. У него был приятный, слегка хриплый голос, почему-то сразу напомнивший о сказках на детских советских пластинках.
Двигатель взревел, и автобус решительно подпрыгнул на горке.
- Вы, кажется, единственный, кому тут неплохо, - простонал кто-то, по видимому, придавленный горой тел или смятенный яблочной лавиной. – Волшебник вы, что ли?
- Может, и волшебник, - неожиданно легко согласился сказочный голос. Кто-то несмело засмеялся.
- Тогда сделайте, пожалуйста, так, чтоб в автобусе было, наконец, чем дышать, - попросил кто-то раздраженно.
Мальчик в очках тут же втянулся обратно в автобус – и увидел, как невысокого роста дед в застиранной клетчатой кепке поднимает вверх свою простенькую трость и одним движением открывает люк над своей головой. По автобусу прокатился смешок.
- Докатились, - заметил кто-то на передней площадке. – Уже люк открыть им волшебник нужен. Постыдились бы!
Жители задней немедленно завелись как пластмассовая курица, которая бьется головой об стол и клюет воображаемое зерно.
- Пожилого человека так эксплатируют! Ни стыда, не совести!
- Эксплуатируют!
- А я что сказала?!
- А вы не то сказали, я что, глухой?
Мальчик снова высунулся в окно. Ничего необычного.
Тем временем к деду в кепке с передней площадки пробрался, наступая всем на ноги и провоцируя новые лавины ругани, худой, небритый мужчина с красными глазами. Он пытался бормотать какие-то извинения, но слова не хотели выходить наружу, только левый угол рта подергивался – как-то очень грустно и почти противно.
- Вы п-правда волшебник? – прошептал мужчина, добравшись до деда. – Потому что, честно говоря, мне очень нужно чудо. У меня жена в больнице. А я не могу найти сиделку. Я не выдержу больше не спать, я с ума сойду. Я з-заикаться начал уже. У меня дети. Помогите мне.
Пока он говорил, гудящий автобус, конечно же, замолк и внимательно прислушивался – что-то будет?
- Успокойтесь - конечно, сейчас, - коротко кивнул дед и начал рыться в кармане. Даже те, кто делал вид, что читает или смотрит в окно, украдкой косились на него.
- Эй, слушайте, я сиделка, я, может, смогу вам помочь, - донеслось вдруг с дальней площадки. – Пропустите ко мне гражданина. Ну-ка, давайте.
Автобус взорвался разнообразными звуками. Все расступались, совали несчастному яблоки (покормите жену, возьмите, это белый налив!), гладиолусы (детям в школу что же, без цветов идти? Это свои, между прочим, сорт «малиновый звон»!). Деду в клетчатой кепке кто-то опасливо уступил место – и его тут же окружил лес гладиолусов, сквозь который пробивались голоса и руки.
- Ой, а вот бы моя в этом году двоек-то не нахватала и в училище поступила!
- А можете сделать, чтоб у меня начальница в декрет ушла?
Мальчик в очках пристально смотрел на деда в кепке. Сидевшая рядом девочка в венке из последних полевых цветов наклонилась к нему:
- Что ты думаешь?
- Я думаю, что он врет, - пожал плечами мальчик. – Дешевые фокусы. И в реестре я всех знаю, кроме одной. Так что полная брехня. Сейчас еще и деньги брать начнет.
- Брехня? Я тоже так думаю, – усмехнулась девочка. И вдруг звонким оперным голосом завопила на весь автобус:
- Эй, дедушка! Дедушка! А можете мое желание выполнить? Пожалуйста! Самое заветное! У меня есть друг, Винтер, и я хочу, чтобы он в этом году влюбился! Только, пожалуйста, не в меня! А то он мне ужасно надоел! Можно так сделать?
Кто-то засмеялся. Кто-то хмыкнул. Кто-то захлопал в ладоши. Дед в кепке обернулся и задорно подмигнул девочке в венке.
- Ты с ума сошла? – зашипел мальчик в очках, почему-то моментально побледневший. – Ты… Толмачева, я убью тебя.
- Так это же все брехня, - невинно пожала плечами девочка и поправила венок. – Ты же всех знаешь в реестре, чего тебе бояться?
***
«Винтер, Максимилиан Генрихович.
14 лет, 8 класс.
В этом классе с 1 класса, периодически посещая уроки без видимой закономерности и результата.
Успеваемость неудовлетворительная, хотя способности к предметам естественно-научного цикла явно выражены (что Винтеру удается довольно успешно скрывать от учителей-предметников). В общественной работе замечен не был.
Неоднократно выступал инициатором разного рода хулиганств и беспорядков.
Харизматичен, обладает лидерскими качествами. Ни разу не был выдан одноклассниками – когда в кабинете географии выломали окно, преподавателям пришлось снимать с него отпечатки пальцев. Но ¾ проделок Максима сходят ему с рук за неимением доказательств.
Увлекается чтением художественной литературы не по программе и в учебное время (например, на уроках алгебры или физики). В неучебное время за чтением замечен не был.
В качестве второго родного языка владеет немецким. Утверждает, что также знает латынь, но, по словам учителя биологии, это наглая ложь.
Физическое развитие по возрасту. Утверждает, что после школы станет безработным, потому что пособие они всё равно получают, а делать ничего не надо.
Средняя оценка за поведение: 2
Средний балл: 3,2
Особые отметки: виртуозно подделывает почерк родителей Любы Толмачевой
Характеристика дана классным руководителем 7 Б Петровой Н.С».
Мария Ивановна со вздохом отложила классный журнал, из которого, словно ножки какого-то противного насекомого, торчали всевозможные закладки, справки и характеристики учеников, вложенные туда предыдущим классным руководителем 8 Б класса. Журнал печально смотрел на нее; восьмерка на обложке напоминала одновременно знак бесконечности и усталые, чуточку косые глаза. Хулиган Максим Винтер походил Базарова из «Отцов и детей», которые вскоре как раз предстояли восьмому Б на литературе. Может быть, он прочитает, узнает себя и одумается? Ведь сила и мудрость русской художественной литературы велика… Да и на что еще надеяться?
Мария Ивановна вообще не собиралась руководить этим классом – и не этим тоже. Она только что закончила институт, и юные восьмиклассники были на голову выше ее – она видела их вчера на собрании. Судя по характеристикам в журнале, никто из этих детей не интересовался ни русским языком, ни литературой – зато 8 Б очень интересовался выламыванием окон в кабинете географии, рисованием на партах, съезжанием по перилам и водосточным трубам.
- Может, хулиганы только в начале? – с надеждой спросила журнал Мария Ивановна и снова открыла его. Журнал молчал - дальше было только хуже.
«Толмачева, Любовь Петровна.
15 лет, 8 класс.
Учится в нашей школе с 1 класса. Систематически прогуливает уроки гуманитарного цикла, мотивируя тем, что ей скучно.
Общая эрудированность позволяет ей отлично учиться при наплевательском отношении к урокам и школьной дисциплине. В общественной работе замечена не была; вместе с Винтером регулярно устраивает в школе самого разного рода беспорядки. Очень хорошо провоцирует преподавателей.
Призер областных предметных олимпиад по русскому языку и литературе. На всероссийскую олимпиаду ехать отказалась.
Помимо русского владеет также татарским, ком-пермяцким, башкирским (это видели преподаватели и одноклассники). Утверждает, что владеет всеми языками всех коренных народов СССР. Уличить ее во лжи пока не представилось возможности.
Физическое развитие: по возрасту.
Средняя отметка за поведение: 2
Средний бал: 4,9
Особые отметки: виртуозно подделывает почерк родителей Максима Винтера
Характеристика дана классным руководителем 7 Б Петровой Н.С. »
И что же делать? В 8Б учатся два главных хулигана школы – это она запомнила еще на педсовете. Кажется, коллеги даже не ожидали от Марии Ивановны решения этого вопроса – просто сочувственно кивали. Максим и Люба уже рисовались молодой учительнице чем-то средним между Сциллой с Харибдой, Лисой Алисой с котом Базилио, Томом Сойером с Геком Финном.
Судя по характеристикам класса, противостоять им никто никогда не собирался – ни среди учеников, которым все нравилось, ни среди учителей, которые давно смирились.
Ну что ж – нужно дочитать последнюю характеристику в журнале и идти домой, пока не окончательно стемнело. Завтра начнутся трудовые будни…
Однако последняя характеристика явно отличалась от предыдущих. Она была написана черными чернилами аккуратным быстрым почерком на какой-то странной бумаге, напоминающей пергамент. Казалось, что если на него упадет луч света, сквозь характеристику обязательно проступит что-нибудь еще – какая-нибудь карта волшебной страны, или алхимическая тинктура, или….
Мария Ивановна одернула себя и начала читать. Мало ли, на какой бумаге написан официальный документ. Печать директора стоит? Стоит. Значит, все в порядке. После Любы Толмачевой, которая владеет всеми языками народов СССР, Марию Ивановну уж точно ничто не могло удивить.
Падали, кружась, листья за окном кабинета русского языка и литературы. Портреты великих классиков косились на тучи за окном и хмурились. Перекрикивались на реке теплоходики. Фиолетовые астры на городских клумбах качали головами, не без основания опасаясь, что завтра утром кто-то из учеников какого-нибудь 8Б сорвет их, чтобы вручить своей первой (или потенциально последней) учительнице, или затопчет их по пути к знаниям. За окном противно завыл кот – видимо, застрял в марте, как персонаж Льюиса Кэрролла.
Мария Ивановна читала последнюю характеристику и теряла последние надежды на спокойный учебный год.
«Кац Лия Иосифовна,
14 лет. Прикреплена к 8 Б классу для сдачи выпускных экзаменов и получения аттестата.
Находится на домашнем обучении в связи с особенностями ее способностей и функцией в волшебной Перми.
Обладает твердыми знаниями по общеобразовательным предметам в рамках школьной программы, хотя в школе никогда не училась. Если получится прикрепить ее к школьной библиотеке и приносить ей книги по возрасту, будет прекрасно.
Лия не может покидать пределы своего дома, но вполне может сама изучать темы по учебникам, поэтому приходить к ней и объяснять уроки, может быть, даже и не потребуется.
Владеет русским языком в качестве второго родного.
Физическое развитие: по возрасту.
Развитие волшебных способностей: опережает возраст.
Особые отметки: живет в Доме Одного Окна. Чтобы туда попасть, нужно дойти до первого поворота и вспомнить о том, что любая сдаваемая аттестация по 8Б теперь должна включать и Лию Кац, иначе ее у вас не примут. Дом Одного Окна будет сразу за поворотом.
Характеристика дана старшим предсказателем РосГидроМетЦентра по Пермской области Р.А. Ивори».
***
- Здравствуйте, 8Б. Садитесь.
14 парт загрохотали, 28 стульев дружно заскрипели. Мальчик и девочка за последней партой не шевельнулись – поскольку и не думали вставать. У высокого парня колени не помещались под стол, и он сидел, выставив ноги в проход. Нос, слегка обгоревший на солнце, красивые очки в тонкой оправе, фенечки до самых острых локтей, кислотного цвета футболка, явно не вписывающая в понятие «школьная форма», и выражение лица, как у кота, от которого спрятали сметану, но он все равно прекрасно знает, где она лежит и во сколько хозяин уходит на работу. Девочка, невысокая и полная, с шестью разноцветными косичками на голове, в полосатом свитере, кажется, просто спала, положив голову на руки. По крайней мере, на ее удивительно пропорциональном лице застыло выражение невозможной, вселенской скуки.
«Дон Кихот и Санчо Панса» - подумала Мария Ивановна, и тут же поняла, что именно эту ее крайне скучную ассоциацию, конечно, предвидел и заранее осудил 8Б.
- Меня зовут Мария Ивановна, и я буду вашим классным руководителем, а также учителем русского языка и литературы. Теперь я хотела бы познакомиться с вами. И еще: в нашем классе есть еще одна ученица, которая не может, к сожалению, ходить в школу, но ей нужно будет приносить книги из школьной библиотеки. Кто мог бы это делать?
8Б молчал, сопел, смотрел в парты и всячески избегал ответственности. Классические писатели над доской смотрели осуждающе. Птицы за окном на всякий случай замолчали, чтоб ненароком не перекричать чью-нибудь благородную инициативу. Решив воспользоваться их замешательством, длинный рыжий кот готовился к прыжку на нарисованных на асфальте классиках .
- Мария Ивановна, а как насчет бартера? – поинтересовался с последней парты мальчик в фенечках. – Я ношу ваши книги куда угодно, хоть к черту на кулички, и за это не хожу на литературу вообще. Она мне не нужна.
- Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта, да, Максим? – спросила Мария Ивановна.
Портрет Тургенева над доской слегка приосанился. 8Б навострил уши. Винтер, прищурив ярко-зеленые глаза, очень внимательно разглядывал Марию Ивановну, и она была готова поклясться, что мальчик был удивлен.
- Мы действуем в силу того, что признаем полезным, Мария Ивановна, - ухмыльнулся он. – Я вижу, вы уже почитали характеристики в журнале. Только меня зовут Макс. Так что, по рукам?
- По рукам, Макс, - ответила Мария Ивановна.
Брови восьмого Б согласно поползли вверх. Люба Толмачева проснулась и изучала учительницу. Портрет Тургенева над доской глядел торжествующе – или это просто так казалось?
- И что же я буду с этим делать теперь? – подумала Мария Ивановна.
***
Первая неделя занятий подходила к концу. Винтер и Толмачева предсказуемо не появлялись на занятиях – впрочем, Люба каким-то образом проникла в класс в четверг и положила на стол домашнее сочинение про образ маленького человека в русской литературе.
«На самом деле это все бред, ведь маленьких людей не бывает, - писала она. – Дело либо в недостатке фантазии у писателя, либо в недостатке информации. Откуда вы знаете, что Самсон Вырин в свободное время не спасает чьих-нибудь голодных детей? Ведь известно, что он учил их вырезывать дудочки и давал им орешки – этого что, недостаточно? Что до платоновского героя Юшки, то я вообще считаю, что только так и выглядят настоящие герои. «И на всей земле не хватило мрамора, чтобы вырубить парня в полный рост – это что, по-вашему, тоже маленький человек?»
Мария Ивановна, каждый день откладывавшая визит по неведомому адресу к невиданной ученице, начала понимать, что боится нести журнал в учительскую – у Лии Кац не было ни одной оценки, а библиотечный каталог утверждал, что все учебники девочке были выданы еще летом.
Мария Ивановна вновь и вновь с тоской перечитывала характеристику из журнала – но она не становилась понятнее.
Какой дом? При чем тут окно? Что за глупости про поворот? Однако, когда на пятничном педсовете завуч доброжелательно, но настойчиво спросил, как обстоят дела у девочки на домашнем обучении, прикрепленной к 8Б, Мария Ивановна решила, что отступать некуда.
Она вышла из школы, закутавшись в шарф по самые уши – было не так уж и холодно, типичная сентябрьская погода – но отчего-то учительницу трясло. Пароходики все так же перекрикивались на реке, пережившие первое сентября (хотя и не без потерь) астры все так же качали фиолетовыми головами – ну откуда в таком понятном, привычном мире берутся все эти странности?
Мария Ивановна дошла до первого поворота и остановилась. О чем там нужно подумать? О том, что она не сдаст аттестацию без этой волшебной девочки Лии? О том, что она совершила огромную ошибку, отправившись работать в школу? Что она – маленький человек, что бы там не писала Люба Толмачева в сочинении?
Она сделала шаг и не поверила своим глазам. Мария Петровна прекрасно знала, что находится за поворотом – автобусная остановка с киоском, носящим гордое название «Мини-маркет»; стихийный рынок, где бабушки продают грибы с прилипшими к шляпкам осенними листьями, черную смородину и красные гладиолусы; доска объявлений, на которой соседствуют листовки разных лет про поиск одного и того же кота, что из года в год удирает и возвращается осенью. Ищет, видимо, дверь в лето.
Однако никакой остановки не было – старые двухэтажные дома как будто расступились, и перед Марией Ивановной воздвигся он. Кирпичный, по самую крышу увитый плющом дом с открытым окном на втором этаже. Тяжелая деревянная дверь с затейливой, как будто срисованной с книжной иллюстрации ручкой, была открыта, а на пороге стояла маленькая и худенькая девочка с аккуратной стрижкой каре и впечатляюще длинным носом, наводившим как минимум на мысль о Сирано де Бержераке. Вокруг девочки столпилась по крайней мере дюжина котов, которых она по очереди кормила. Коты громогласно комментировали процесс.
- Вы, наверное, Мария Ивановна? – очень будничным и спокойным голосом поинтересовалась девочка. Шокированная Мария Ивановна пробормотала что-то невразумительное.
- Извините, мне надо дождаться еще одного, и можно будет заниматься, - все также спокойно продолжила девочка. Насытившиеся коты потихоньку расползались по двору или исчезали за поворотом. Кажется, их в метаморфозах пространства ничто не смущало. Наконец, из-за угла появился длинный коротколапый рыжий котяра с острой мордой и хищным выражением глаз.
- А вот и ты, Софит, - обрадовалась Лия. Кот издал протяжный и мерзкий, но явно позитивно окрашенный звук, и спустя мгновение уже терся о ноги девочки, утратив весь свой грозный вид, еще минуту назад такой убедительный.
- Софит? – спросила растерянно Мария Ивановна, как будто странное имя кота было единственным, что удивляло ее в окружающем мире. – Почему Софит?
- Потому, что он очень длинный и приходит всегда последним, - пожала плечами Лия Кац. Мария Ивановна не была уверена, что поняла шутку, но какие-то знания с курса общего языкознания все же пронеслись галопом мимо, и утверждение, что Лия владеет русским в качестве второго родного, стало, в общем, немного понятнее.
Когда Софит доел, Лия почесала кота за побитым жизнью рыжим ухом и сделала приглашающий жест в сторону двери с затейливой ручкой. Из дома веяло прохладой – и как будто детством Марии Ивановны, и булочками, которые пекла ее соседка по лестничной клетке, и даже как будто канифолью (в квартире над Машей жила скрипачка), и липовым цветом, и…
- Проходите, пожалуйста.
Лия бесшумно развернулась на носках туфель и исчезла в темном проеме. Софит неподвижно сидел на пороге и, прищурив один зеленый глаз, смотрел на Марию Ивановну точно также, как Макс Винтер на классном часе. Учительница закрыла глаза, сосчитала до десяти и перешагнула через кота прямо в темную неизвестность, пахнущую липовым цветом.
***
- И что, ты правда собираешься приносить книги этой ученице? –спросила Люба.
- Конечно – мне очень интересно, что МарьИванна станет делать в конце четверти и как будет выглядеть моя оценка. Сейчас она, конечно, об этом не думает, а как будет выкручиваться потом? Так что я планирую выполнять договор очень аккуратно.
Макс взвесил на ладони зеленоватую, отполированную водой гальку и запустил «лягушку». Камешек подпрыгнул на воде 3 раза и исчез. Они шли по берегу реки по направлению к порту. В сентябре Кама немного обмелела, и можно было идти у самой кромки воды по песку, а не по высокой заасфальтированной набережной. Следы оставались глубокие и быстро заполнялись водой, в которой тут же отражалось высокое голубое небо. Две цепочки следов тянулись по берегу - сейчас, в разгар школьных уроков и рабочего дня, на набережной никого, кроме них, не было.
- Тогда тебе не следовало соглашаться с такой формулировкой, - Люба тоже подняла с песка камешек – ее «лягушка» подпрыгнула 7 раз и тоже ушла под воду. – В ней ничего не сказано о том, что ты не должен делать домашку или ходить на русский. И потом, ты адрес-то видел, который она тебе дала?
- Да я не смотрел, - Макс присел на корточки и тщательно выбирал самый плоский камень, чтобы побить Любин рекорд. – А что там? Ездить далеко, что ли?
- Нет, - Люба подобрала с земли первый попавшийся камень и не глядя запустила; «лягушка» подпрыгнула 8 раз. – Просто это Дом Одного Окна; я как-то не думала, что ты опять за старое!
Макс вскочил, выронив все собранные камешки. Лицо его моментально побелело – даже обгоревший нос. Казалось, даже фенечки на руках немного выцвели.
- Дом Одного Окна? Да с каких это пор у Хранителей есть дети?
- А тебя самого что, аисты принесли? – Люба пожала плечами. – Или Хранителей тоже он приносит - только сразу взрослыми? Поздравляю; познакомишься с ней раньше всех.
Макс погрузился в изучение гальки и песка с таким видом, будто его не интересовало в жизни ничего, кроме гальки и «лягушек» (они же «блинчики», они же «утки и селезни», или же «стоун-скиппинг»). Он рассматривал камни на свет, протирал их рукавом рубашки, взвешивал на ладони и, наконец, выбрал лучший.
- А я не буду заходить, - торжествующе заявил мальчик. – Я буду оставлять книги на пороге. Или в почтовом ящике! И мне совершенно не интересно, что у хранительницы за дочка.
Лягушка Макса подпрыгнула 10 раз и ушла под воду. Люба покачала головой.
- Конечно, не интересно - ты же очень изменился с тех пор, как сбежал во двор середины детства, чтоб никогда не повзрослеть! - кивнула Люба и с ангельским выражением лица кинула в воду целую горсть камней.
Один, неожиданно ярко-синий, блеснув на солнце, подскочил 11 раз.
Последнее слово всегда оставалось за Любой. По крайней мере, она сама считала своим магическим даром именно это.
***
Мария Ивановна несколько раз ущипнула себя за руку. Она стояла посреди довольно обычной комнаты, вроде бабушкиной – пожелтевшие от времени обои с полевыми цветами, которые как будто завяли вместе с бумагой; пучки каких-то сухих трав на стенах – поди различи, где цветы на обоях, а где настоящие; тяжелые шкафы, уставленные книгами на нескольких языках (Мария Ивановна сходу определила английский и немецкий – остальных языков она не знала, но подозревала в чинно выстроившихся на корешках буквах французский и идиш), большая керосиновая лампа на окне… Никаких летучих мышей, волшебных палочек, диковинных растений, которые учительница уже успела вообразить, пока поднималась по лестнице.
- Я никогда не училась в школе, - донесся откуда-то из-за книжного шкафа высокий голос Лии. – Но вы не подумайте, будто действительно ничего не знаю. Я читала в книжках, как происходит учебный процесс…
- В каких, например? – спросила Мария Ивановна с робкой надеждой. В первый раз в жизни она надеялась, что подросток перед ней читал, например, детские детективы, а вовсе не «Княжну Джаваху», но что-то подсказывало ей, что надежды безосновательны.
Минутой ранее, на темной винтовой лестнице, в тусклом свете двух старинных и почти скрытых паутиной ламп, Лия Кац поведала учительнице своим спокойным доброжелательным голосом, что она, к сожалению, волшебница, так что она не может покинуть пределы этого дома, потому что так устроено волшебство, а то она бы с радостью ходила в школу – честно говоря, ей бы очень хотелось ходить в школу, она ведь столько про это читала. Также она, разумеется, очень признательна Марии Ивановне за оказанную честь и смелость – до этого дня ни один учитель не соглашался сюда приходить, но Лия совершенно не в претензии – что вы, что вы, она понимает, это такая неправдоподобная история, которая со стороны кажется ну совершеннейшим бредом, а когда понимаешь, что это правда, и вовсе становится страшно.
- …В каких книгах? – переспросила Лия Кац, бесшумно появляясь из-за очередного стеллажа. – Вот, например, моя любимая книга – «Дорога уходит в даль». Ой, а почему вы так на меня смотрите, она вам не нравится?
- М… нравится, - выдавила Мария Ивановна сквозь непрошенный, но совершенно неконтролируемый смех. – Только школа немножко изменилась за эти годы. Ну, произошла реформа орфографии… И вообще царский режим закончился… Например, в школах мальчики и девочки учатся теперь вместе, а первых и вторых отделений больше нет. Ты знаешь, какой на дворе год? Кстати, Лия, а чем ты пишешь? Ну, знаешь, чернилами, пером?..
Лия впервые полностью вышла на свет – худенькая, почти прозрачная, в странном старомодном платье, с длинными пальцами. Обыкновенная, в общем, девочка. Ее огромные глаза покраснели, а губы дрожали, как будто она изо всех сил старалась не заплакать. Только вот на плече… да, на плече у Лии Кац сидел огромный и очень пугающий черный ворон. И это тоже почему-то было очень смешно.
- Ручкой, - ответила она голосом глубоко оскорбленного человека. – Шариковой. И если вы думаете, что я совсем ничего не знаю о жизни за стенами этого дома, то знаете – мне бы очень хотелось ничего о ней не знать и не иметь к ней никакого отношения. Дайте мне, пожалуйста, домашнее задание, я сама сделаю, мне не нужна ничья помощь. Мне нужен только читательский билет в библиотеку. А то мне вот эти книги уже надоели. Но больше я вас ничем не затрудню. Я обещаю.
Тяжелые книжные шкафы, насупившись, осуждающе глядели на Марию Ивановну сотнями своих корешков. Ворон мрачно каркнул. Учительница сделала шаг назад и подумала, что если педагогические победы еще, может быть, впереди, то первое педагогическое поражение она только что потерпела – и довольно оглушительно.
***
Астры на клумбах окончательно завяли, птицы улетели на юг (как всегда осенью, казалось, что навсегда), а небо затянули серые тучи. Мир за окном кабинета литературы пересекали бесконечные косые линейки дождя, провода тянулись тетрадными строчками, на которых мрачными кляксами сидели вороны. Четверть подходила к концу. Макс Винтер ни разу не появился на уроках литературы; домашних заданий он тоже не делал, но книги Лие Кац исправно приносил – по крайней мере, библиотечный формуляр девочки уже существовал в нескольких томах.
Противная библиотекарша, усатая тетя Лиза, не могла на нее нарадоваться и постоянно ставила в пример другим детям – из библиотеки то и дело неслось что-то вроде «Вот, Сидоров, сподобился, наконец, учебник математики взять к концу четверти? А вот Кац из 8Б уже, небось, геометрию Лобачевского выучила, дай ей бог здоровья!» или «Ну нет, Козлова, я тебе новое издание не дам, все обслюнявишь и порвешь, не то что Кац из 8Б – она мне вот давеча в старой книге все страницы подклеила!». Поэтому в том, что Лию Кац, которую никто ни разу не видел, уже ненавидели все, кого заносило в библиотеку, не было ничего удивительного.
Мария Ивановна всякий раз, встречая тетю Лизу, думала, не рассказать ли коллеге, что «эта замечательная умничка» живет в доме в каком-то третьем измерении, что на плече у нее сидит и противно каркает черный ворон, что Лия Кац называет себя волшебницей и вообще тот день, когда она попросит в школьной библиотеке Шолом-Алейхема в оригинале, очень недалек, но что-то ее удерживало. Может, ей было жалко Лию – или и правда хотелось посмотреть, как же станет выкручиваться тетя Лиза, когда у нее попросят книгу на языке, о существовании которого та понятия не имеет. Желательно, конечно, чтоб попросил ворон - человеческим голосом.
На педсоветах Марию Ивановну очень хвалили за Лиины достижения, поэтому на педсоветах Мария Ивановна обычно сидела с красными ушами и глядя в пол. Не рассказывать же директору о том, что там на самом деле происходит?
Лия действительно училась хорошо, но Мария Ивановна не имела к этому никакого отношения. Более того – она больше её никогда и не видела. Готовые домашние задания ждали учительницу в почтовом ящике у двери – Лия никогда не задавала вопросов и вообще, кажется, хотела общаться с котом Софитом больше, чем со своей классной руководительницей и внешним миром.
Марии Ивановне было, конечно, страшно интересно, что же говорит Лия рыжему коту – но еще интереснее ей было, как Лия общается с Максом Винтером и что думает об этом сам Макс Винтер. И, поскольку конец четверти наступал, а у Винтера по-прежнему не было ни одной оценки, ссудный день приближался стремительно.
***
Вечером накануне ссудного, по мнению МарьИванны, дня Макс Винтер высунулся из кустов шиповника вокруг Дома Одного Окна и воровато огляделся. Наверное, этого можно было и не делать – случайные люди не появлялись здесь, а тем, кто появлялся, явно было бы не до Макса. Уж это-то он знал!
Куст шиповника обиженно отряхнулся, окатив Макса холодным осенним дождем и на всякий случай ухватив за рукав рубашки. Двор был пуст – мокли под занудным, как учебник литературы, и надоедливым, как завуч по воспитательной работе, дождем рисунки мелом на асфальте, превращаясь в цветные ручьи. Голубые качели тихо качались на ветру, призывно поскрипывая, и этот звук сводил Винтера с ума.
В конце концов, что изменится, если он хоть раз на них покачается? Чудес не бывает.
Это Макс, сын одного из самых сильных волшебников города, знал в свои 14 лет точно. От того, что он снова сядет на эти качели, время не повернется вспять – дождевые капли не полетят с земли обратно на землю, жухлая трава не позеленеет обратно, как будто ее небрежно набросал ученик художественной школы, и не расцветут обратно почерневшие улыбчивые фиолетовые астры, как будто ученик случайно закапал свой этюд краплаком. Стволы деревьев не сбросят свои годовые кольца, как гимнастка - обручи. Если Макс сядет на качели, земля не уйдёт у него из-под снова ставших короткими ног, и детство не вернется – и все не будут снова живы. Да и даже если представить, что будут – он, Макс, в свои шесть снова не поймет, что это и есть счастье. Он снова будет сидеть на этих качелях и думать, что самое страшное несчастье – это уйти с них во взрослую жизнь. Он знал нескольких путешественников во времени и усвоил от них самое главное – детство заканчивается необратимо и всегда не вовремя.
Так неужели это страшно – снова оттолкнуться от земли ногами и взлететь навстречу простуженному небу в ватных облаках, раз это ничего не изменит? Макс Винтер еще раз воровато огляделся и вылез из кустов.
В этот момент дверь Дома Одного Окна скрипнула и открылась. О, нет. О, нет. Только не сегодня – ему совершенно не хотелось знакомиться с новыми обитателями Дома Одного Окна. Еще сильнее ему не хотелось признавать собственную зависть – огромную, едкую зависть к девочке, которую не разлучили с матерью, хотя мать стала Хранителем. Почему-то раньше, когда Хранителем дома был его отец, порядки были совсем другими. Нет, вы только подумайте – и он ещё должен таскать ей книги! Макс медленно повернулся.
…Лия Кац увидела человека под дождём и замерла на пороге. Пальцы ее застыли в воздухе, не касаясь дверной ручки. Судя по тому, что даже капли дождя, по её ощущениям, остановились в воздухе, дышать она тоже забыла.
О, этот момент был неоднократно описан в художественной литературе – и Лию Кац всегда очень занимало, что же чувствует человек в ту минуту, когда жизнь его меняется навсегда, и мир, доселе хмурый и враждебный, внезапно расцветает всеми красками и наполняется звуками. Она много раз представляла, что же она скажет человеку, которого ей суждено полюбить навсегда (в том, что всё будет обстоять именно так, начитанная Лия не сомневалась ни минуты), о чем же она будет думать…
Так вот - думала Лия Кац в эту минуту примерно следующее: «Так вот как выглядит этот Винтер!.. Ничего удивительного, что все книги доходят до меня в таком ужасном состоянии – он же явно носит их в своём рюкзаке вперемешку с обедом, да еще под дождём! Бедные, бедные книженьки! А Винтер просто настоящий преступник!»
- Ой вэй! - воскликнула Лия Кац, задыхаясь от волнения. – Ты, наверное, Макс Винтер? Ой, у тебя же наверняка все в рюкзаке книжки промокнут, иди скорее под козырёк!
- Ой вэй, - передразнил её Макс. В последствии он много раз пытался объяснить, что же почувствовал в этот момент – когда впервые увидел единственного человека в своей жизни, которого беспрекословно слушался. Всякий раз версии были разными – Берте Исааковне он рассказывал, что ненавидит женские слезы, а Лия явно была готова заплакать, поэтому ему пришлось пойти ей навстречу. Оле – что он, конечно, вовсе не собирался никуда убегать, а что он раньше не заходил в дом и только клал книги в почтовый ящик – так это просто потому, что не заходить же без приглашения. Любе он вообще ничего не сказал, кроме «отвали».
На самом деле Макс, услышав Лиин голос, пустился бежать со всех ног, то перепрыгивая через лужи, то приземляясь в самую середину и поднимая фонтан брызг. Главное – добежать до поворота… Размазывая по стеклам очков надоевшие капли, Макс добежал до арки, за которой должен был быть поворот на улицу – и снова оказался во дворе. Он метнулся к другому выходу, потом попробовал оббежать Дом Одного Окна справа, потом – слева. Ничего не менялось – он словно попал в середину картины Эшера, и краснокирпичный, увитый плющом дом неизменно восставал у него на пути.
«Дом Одного Окна нельзя случайно найти, но, если у тебя есть ко мне дело, он всегда будет за первым поворотом» - прозвучал в голове Макса голос его отца. Книги из школьной библиотеки оттягивали плечо. Мальчик в ярости топнул ногой прямо по луже, окатив себя и рюкзак еще большим фонтаном – чтобы мало не показалось! – и мрачно побрел обратно к дому, внимательно глядя под ноги, на синие качели, на ощетинившиеся мокрые кусты шиповника – куда угодно, но только не на Лию. «Если она засмеётся, я её убью», - пробормотал сквозь зубы Винтер.
Лия не смеялась. Макс собирался молча отдать ей книжки и уйти, но молнию у рюкзака, будто назло, заело, и мокрые пальцы не справлялись. Пауза затягивалась.
- Если об этом кто-то узнает, я тебя убью, - буркнул Макс.
- Я никому не скажу, - очень серьезно ответила Лия. – Но должна предупредить сразу, что у тебя не получится меня убить.
- Ой вэй, как страшно! – снова передразнил её Макс. Лия улыбнулась:
- Заходи, у меня есть малиновое варенье.
***
Кухня не очень изменилась с тех пор, как Макс был здесь в последний раз. Даже черно-белые фотографии, висевшие над камином, были всё те же – вот скрипачка Берта Исааковна Энгаус, лучшая подруга его отца. Вот предсказательница Рада Аркадьевна Ивори. Вот красавица Оля Рябинина в соответствующем венке и шарфике в горошек, хранитель городских деревьев, живущая в парке на трамвайном кольце, а вот и он сам – в самый первый раз на катке, вцепился в мамину руку и смотрит огромными, почти круглыми от страха глазами прямо в объектив. Тащит огромный букет гладиолусов в первый класс, подняв их над головой, будто двуручный меч. Ловит в прыжке мяч у футбольных ворот. Играет с Радой Аркадьевной в карты. Танцует с Любой вальс на маминой свадьбе. Новых фотографий не было.
- А где ваши? – кивнул Макс на фотографии.
Что, неужели мама этой Лии ничего тут не изменила? Не повесила рисунков своей не в меру начитанной дочки, ни одной её фотографии? Ну и дела.
- Ой, да я себя и в зеркале видела, - пожала плечами Лия.
- Раньше хранителем этого дома был мой папа, - Макс постарался придать голосу нейтральную интонацию, но прозвучало всё равно очень хвастливо. – Хорошие были времена! Они тут устраивали концерты по пятницам для всех волшебников города, а по субботам в карты играли, и я один раз у Рады Аркадьевны выиграл предсказание про свою судьбу, хотя она вообще-то их никогда не делает! Жалко, что теперь этого нет – говорят, новый Хранитель для этого слишком занудная.
- А еще что говорят? – спросила Лия. Балансируя на шаткой табуретке, она тянулась к верхней полке шкафа – видимо, за обещанным вареньем. Когда она стояла на табуретке, то была почти ростом с Макса, и ему стало гораздо труднее избегать Лииного взгляда.
- Да я не особо слушал – говорят, она самый сильный волшебник в истории города, но, по-моему, она и правда страшно занудная, - махнул рукой Макс. – Она пытается спасти всех, даже тех, кто и в Доме-то не побывал. Мол, времена тяжёлые, мы должны сами идти к людям и помогать. Животных всяких кормить! Работу людям искать! Все дела. Всякий такой возвышенный бред. А ты что думаешь об этом?
- Ужасно возвышенный бред, - Лия бледно улыбнулась. - Вот твой чай.
Где-то в глубине коридоров зазвонил телефон. Телефон?! Откуда здесь телефон, черт побери? Лия бесшумно спрыгнула с табуретки и скрылась на темной лестнице. Макс огляделся ещё раз и, на ходу попивая чай, пошёл за девочкой. Не хватало ещё встретить тут Лиину маму и объяснять ей, что же он тут делает. Авось она и ему работу найдёт – или, того и гляди, начнёт лечить его душевные раны. Ну нет.
Телефон, огромный, грязно-белый и древний, как мамонт скелет мамонта в краеведческом музее, висел на лестничной площадке. Около телефона стояла очередная табуретка, а на табуретке стояла Лия.
- Нет, это не дежурная аптека, но я вас слушаю, - спокойно говорила она в трубку. – Что, вы говорите, нужно? Срочно, да? Ой! Не волнуйтесь, успокойтесь, пожалуйста, я вам продиктую телефон, вот, слушайте – 44 35 09. Только вы, пожалуйста, не плачьте – если у них нет лекарства, вы снова позвоните мне, и мы как-нибудь разберемся. Кого спросить? Лию, спросите Лию. Спасибо, удачи вам!
Макс чуть не поперхнулся чаем. А ведь действительно – ему не приходило в голову, что раз человек, которому некуда пойти, но нужна помощь, автоматически попадает в Дом Одного Окна, то же самое может происходить и с телефонным номером. Такая экстренная справочная получается. Хм, а у этой унылой девочки довольно сообразительная мама!
- Это довольно неплохо, - признал он вслух. – Твоя мать сама придумала?
- Моя мать? – удивилась Лия.
- Ну, или кто там тебе эта новая Хранительница – это она сама придумала?
Лия неожиданно засмеялась.
- А! Сама, да - я ведь довольно сообразительная зануда! А когда на табуретке, то и ужасно возвышенная. Новая Хранительница – это я.
Макс всё-таки поперхнулся чаем – и даже, кажется, покраснел, но очень быстро сообразил, что к чему.
- Ой, Лия, тогда, может, ты спасешь и меня? Мне нужно завтра сдать всю домашку по русскому за четверть, а у меня нет даже учебника!
***
За четверть по русскому языку Макс получил четверку – потому, что Мария Ивановна отказалась ставить пятерку с нулевой посещаемостью.
- Не могу же я поставить тебе «отлично» за харизму в графе «русский язык»? – саркастично заметила учительница. – А тот, у кого ты списал, наверняка и так имеет пятерку.
Макс не стал возражать – он не знал, чего ему более не хотелось: чтобы учительница догадалась, что к делу причастна Лия Кац, или чтобы она догадалась, как именно она к нему причастна. Его репутации повредило бы и то, и другое.
Слухи не врали: Лия действительно не жалела времени на помощь ближним, не искала лёгких путей и была впечатляющей занудой. Поэтому минувшую ночь Макс Винтер провёл в Доме Одного Окна за старинным дубовым столом, где при свете волшебной керосиновой лампы делал в тетради упражнение за упражнением. Как только он начинал засыпать, непонятно, откуда появлялся этот треклятый отцовский ворон и методично клевал Макс в плечо. Зануда. Кажется, они нашли друг друга.
Лия проверила каждое упражнение, исправила все ошибки и заставила его переписать начисто. При этом она умудрилась по телефону найти какое-то лекарство для инфекционной больницы, впустить в дом двоих потерявшихся малышей, найти их телефон и дозвониться родителям, а также под утро успокоить пятилетнюю девочку, родители которой дежурили в больнице, а дома по пути к туалету внезапно обнаружился таракан.
В любое другое время Макс посмеялся бы над историей про таракана – но под утро, положив голову на стол и слушая, как на лестнице Лия своим тонким спокойным голосом подбадривает незнакомого ревущего ребёнка, для которого этот таракан – самая страшная вещь в мире, Макс думал только об одном: пока он съезжает по трубе из кабинета географии, Лия, кажется, всю свою жизнь делает вот это. В комнате было темно, только узкая полоска света от лампы на окне комнаты тянулась на лестницу – и Максу казалось, что свет тянется не к Лие от окна, а наоборот.
Теперь, в классе, на уроке русского, такие сравнения казались ему позорными для взрослого четырнадцатилетнего человека. Чтобы скрыть свою богатую внутреннюю жизнь, Макс, напустив на лицо крайне скучающее выражение, лег на парту – и немедленно уснул.
Ему снилась Лия Кац, с закрытыми глазами качавшаяся на голубых качелях во дворе Дома Одного Окна. Портрет Тургенева надо доской понимающе улыбался: этот момент тоже был неоднократно описан в художественной литературе – например, самим Тургеневым.
***
Вторая четверть перевалила за середину. Дожди еще шли, но лужи по утрам покрывались теперь тонкой ледяной корочкой, по которой очень не хотелось ходить, чтобы не повредить особый узор из вмерзших в воду листьев, веточек и больших пушистых снежинок – поэтому Люба просто прыгала через них, стараясь попадать в такт музыке в наушниках. Винтеру исполнилось 15, и ему подарили плеер, который он немедленно забыл у нее в гостях, и Люба наслаждалась музыкой круглосуточно – пока Макс не заберет!
Время шло, а Макс о плеере так и не вспомнил – впрочем, он вообще мало о чем теперь вспоминал. Зато ходил в Дом Одного Окна каждый день. Иногда он делал это по нескольку раз. Иногда он вообще не выходил оттуда по несколько дней.
«Чего доброго, он и в школу начнет ходить!» - думала Люба, напуганная тем, что Макс начал читать школьную программу по литературе. Разговаривать с ним стало скучно: сама Люба все это уже читала много лет назад, и времена, когда ей было жалко Базарова или хотелось поговорить о том, почему же Тургенев «убил» Инсарова, давно прошли. А до Натали Саррот Винтер еще не дорос – и вряд ли, увы, дорастет, потому что он-то не может взять с полки роман на любом языке и прочитать его за вечер. Но с этим Люба смирилась еще в первом классе.
Несмотря на то, что восторженный Винтер много раз пытался притащить в Дом Одного Окна и ее, Люба не ходила. Нет, конечно, она не ревновала, да и с Лией надо как-нибудь познакомиться – но чем больше в жизни Любы обнаруживалось волшебства, тем банальнее оно становилось, а это было скучно.
Пожалуй, когда сидишь на крыше дома возле пожарной каланчи и запускаешь вниз разноцветные бумажные самолетики под «Детей Декабря» «Аквариума», по твоему носу ползут первые лучи по-настоящему зимнего солнца, в мамином лыжном термосе у тебя – чай с клюквой и розмарином, который ты сама вырастила на окне, а в сумке – новая любимая книжка, думать о том, что в мире есть люди, которые могут остановить мгновение (даже самое прекрасное), совсем не хочется. В чем тогда смысл мгновения, если оно не исчезает навсегда, как солнечный зайчик на носу – неповторимое, неуловимое, загадочное?
Зачем вообще вязать восхитительный полосатый шарф длиной 3 метра, если знать: на случай, что ты станешь помирать от холода, за первым же поворотом тебя ждет старинный дом с пыльной лестницей, малиновым вареньем и возможностью попрактиковать почти мертвый язык идиш?
Ну уж нет. Наличие волшебства вовсе не отменяет сказочного сюжета, и именно им Люба планировала насладиться в своей жизни в промежутках между тем, как сама готовилась стать героем-помощником. Так что пока Макс исследовал темные коридоры Дома Одного Окна и непростую внутреннюю жизнь его обитательницы, Люба исследовала городские крыши, училась играть на флейте и заготавливала на долгую зиму рассветы: приносила на крышу трехлитровую банку и фотографировала на фоне неба. Получалось красиво. Как-то раз за этим занятием Любу неожиданно застала классная руководительница Мария Ивановна в теплых тапочках и свитере, которая вылезла на крышу своего дома встретить рассвет и подумать о поэзии Жака Превера, и они неожиданно подружились.
Люба не стала чаще ходить в школу, но весть о том, что МарьИванну уважает харизматический лидер Толмачева, здорово улучшила атмосферу (и дисциплину!) в 8Б.
В тот драматический день, когда Винтер и Толмачева впервые поссорились навсегда, ничто не предвещало беды. Люба решила для приличия зайти на русский и неожиданно встретила там Макса. Тот сделал домашнее задание (за неделю!) и сидел за партой с крайне счастливым видом, пока традиционно не уснул. Понять его было можно: все-таки правила – не самая интересная вещь, особенно если ты явно провел ночь за чем-то более захватывающим, чем ночной сон. Может, даже спас кого-нибудь за компанию с Лией?
Люба подумала-подумала – и не стала будить Макса. Вместо этого она вырвала из тетради листок и изобразила деда с тросточкой, старательно вырисовывая клеточки на кепке поперек линеечек. Закончив, Люба подсунула рисунок под локоть соседу и бесшумно покинула класс за секунду до того, как прозвенел звонок.
Дед на рисунке залихватски подмигивал. Пузырь около его головы гласил: «Совет да любовь!» .
Когда прозвенел звонок, и Макс увидел рисунок, он побледнел, решительно разорвал его на мелкие кусочки и вышел из класса.
Следующие два месяца его не видел никто – даже Люба Толмачева.
Даже Лия Кац.
***
Макс стоял на остановке, насквозь мокрый от талого снега. Последние два месяца он провел в основном так: выходил утром из дома и шел по прямой, куда глаза глядят, мимо советских двухэтажных домов причудливой архитектуры, мимо похожих на погрызенные котом кубики лего однообразных многоэтажек, мимо закрытых дворцов культуры и кинотеатров, переделанных в магазины, мимо шедевров конструктивизма – ему было все равно. Он смотрел себе под ноги и решительно наступал на свое отражение в лужах – чтобы даже случайно не заглянуть в глаза себе самому. Он проходил насквозь дворы и детские сады, перелезая, если надо, через заборы. Он столько раз пересек еврейское кладбище, что, кажется, уже начал отличать друг от друга незнакомые буквы. Он подружился с длинным рыжим котом, который жил в районе школы и иногда сопровождал Макса в его скитаниях – у кота были такие же зеленые глаза и крайне саркастичный вид.
И потом, с котом можно было разговаривать – он, хоть и не отвечал, но подергивал ушами или хвостом. Все равно лучше, чем в очередной раз говорить с самим собой, пытаясь заставить себя думать о белой обезьяне, о будущем родины, о том, в какую же сторону пишут ноты в языках, где буквы пишут справа налево; о том, почему атомный взрыв имеет форму гриба; о том, почему на памятнике рабочим на второй Вышке серп – обычный, а молот – паровой. Но только не о ней, не о ней – но Макс, конечно, не мог о ней не думать.
Он никогда не сворачивал, потому что знал, к чему это приведет – точнее, к кому.
А именно этого-то Максу и не хотелось. Точнее, не так: именно этого Максу хотелось больше всего на свете.
С того момента, как Люба напомнила ему про деда в клетчатой кепке, Макс перестал спать.
Во-первых, прежде он не задумывался о том, что же значит для него Лия и что же за чувства он к ней испытывает, раз ему хочется находиться рядом 24 часа в сутки.
Во-вторых, самым ужасным было даже не то, что он влюбился (Он! Макс! Смотревший на звезды, только когда собирался чихнуть! Вычитавший в журнале, что любовь – это одни гормоны и все!) – а то, что это произошло совершенно не естественным путем!
После двух месяцев самокопания Максимилиан Винтер понял: во всем виноват клетчатый дед. Иначе и быть не может: это волшебник в дурацкой кепке выполнил заветное желание жестокой Любы Толмачевой, которой просто надоел лучший друг, и она решила таким затейливым образом от него избавиться.
И вот теперь надо найти способ закончить это.
Подъехал автобус; мальчик поднялся на подножку, внимательно оглядел салон и тут же вышел обратно, сквозь плотную стену снега. Он проверял каждый проходящий автобус, трамвай или троллейбус - каждый раз, оставаясь ни с чем, он осознавал нелепость этой затеи, но каждый раз решал, что проверит еще один автобус – и все, домой.
Последних автобусов было уже около 20; 10 последних троллейбусов прошли мимо.
Остановился, звеня, трамвай с темными окнами без номера. Макс поднялся на подножку. Звонко разъехались двери.
- Ви-интер! – радостно приветствовала его кондуктор. – Ты чего-то рановато! Или ты задумал прямо у меня в трамвае от переохлаждения помереть? Постыдился бы – все-таки общественное место!
- Не смешно, Аида Хароновна, - мрачно пробурчал Макс, выходя.
Из глубины трамвая ему кто-то махал, но он предпочел не вглядываться, чтобы не расстраиваться. Да и, с другой стороны, если этот клетчатый дед из автобуса катается сейчас на трамвае для мертвых, он Максу больше не помощник.
Сама идея была, конечно, абсурдной. Искать по всем автобусам города непонятного деда, которого он видел один раз – чем не сумасшествие? С другой стороны – что же еще остается делать? Идти к Берте Исааковне или Раде Аркадьевне и говорить, что в городе есть еще один волшебник, да к тому же совершенно без моральных принципов?
Не явится же он к Лие со словами «Извини, Лия, я все-так пришел попрощаться, и я больше не приду – потому что это не я сам, а какой-то старый волшебник заколдовал меня. Это он сделал так, что все мои мысли только о тебе, и мои ноги сами норовят куда-нибудь свернуть, потому что за каждым поворотом – ты, и в твоем случае это не метафора»?
Лучше уж вообще не идти к ней. Никогда. Или снова начать ходить, и завтра опять оставить книжки в почтовом ящике? Но какой в этом толк, если все это не по-настоящему, если это просто чужое волшебство? Люба рассказывала ему легенду о Тристане и Изольде, которые выпили волшебный напиток, полюбили друг друга навсегда, а потом все было очень грустно и все умерли.
Макс горько вздохнул.
Ему было 15, и он, конечно, даже без всяких легенд знал все о боли, горечи и межличностных отношениях, и не было в мире человека несчастнее. Подъехал, кряхтя, очередной автобус. Макс сплюнул на землю и поклялся, что сейчас поедет домой и никуда больше из него не выйдет – чтобы избавить Лию от возможных страданий. Он же видел, как она на него смотрит – чего сомневаться, это явно была любовная магия.
Автобус дернулся – Макс не успел ухватиться за поручень и растянулся прямо в проходе. В полете он успел подумать, что смерть – сейчас самый подходящий вариант, но мокрый резиновый пол под щекой свидетельствовал о том, что ужасная жизнь Максимилиана Винтера продолжается. Он нашарил рукой очки на полу и понял, что дело плохо: помимо несчастного Лииного сердца старый волшебник в клетчатой кепке разбил (ну и что, что косвенно) еще и Максовы очки.
Где-то в салоне заохали; кто-то уже воздвигся над Максом скорбной тенью назгула, чтобы поднять его и вернуть к бренной жизни. Ему протягивали руки, отряхивали грязную косуху. Кто-то поднял с полу ставшие двухчастными очки и сокрушался, что надо теперь их чинить, а то как же бедный мальчик дойдет теперь до дому.
Макс отстраненно думал о том, что если бы он зашел в этот автобус без потерь, то явно уже через минуту стал бы невежливым угрюмым неформалом (Куда родители смотрят! Наркоман, наверное! Место точно не уступит никому!), но вот с ним случилась беда, и он сразу стал бедным мальчиком, которого все проводят домой, если что. Как же это противно.
- Ничего, ничего, - услышал он мягкий сказочный голос с хрипотцой. – Сейчас исправим.
Макс открыл глаза и увидел деда в клетчатой кепке – несмотря на зиму. Дед сидел на сидении напротив, повесив авоську с картошкой на свою волшебную клюку, и искал что-то в своем волшебном бездонном кармане – наверняка новые очки… Розовые очки?! Чтобы и мир, который видит Макс, тоже стал ненастоящим?!
- Вы! – Макс снова вскочил, рискуя упасть. – Можно без этого вашего волшебства, пожалуйста, на этот раз?
- Можно, - неожиданно легко согласился дед и извлек из кармана изоленту. – Вот, сам замотай, как тебе удобно.
Макс с ненавистью смотрел на деда. Ах, так? Смотрите-ка, он даже не отрицает, что волшебник. Не внесенный в реестр, между прочим! Тайный! Пока Берта Исааковна, тетя Оля, тетя Рада и даже маленькая Лия Кац без выходных и праздников спасают людей, он – полюбуйтесь-ка! – катается на автобусах и ради шутки занимается любовной магией!
- Вам меня помните? – поинтересовался он. Дед покачал головой:
- Нет, но, видимо, мы прежде встречались? И я тебя чем-то обидел?
- Встречались, - тихо прошипел Макс. – 31 августа, в автобусе из Левшино. Вы тогда заявили, что вы волшебник, и заколдовали меня.
Сзади кто-то, кажется, засмеялся, но Максу было наплевать. Решил к шутке все свести, да? Не выйдет! Он, Макс, так этого не оставит – он сейчас же пойдет к Берте Исааковне и расскажет, что в городе работает злой волшебник!
- Да? – дед приподнял бровь. Он был убийственно серьезен. – Вот дела. И чего же я с тобой сотворил? Надеюсь, ничего непоправимого?
- Он еще спрашивает… – процедил Макс с ненавистью. - Вы заставили меня влюбиться. Но это же, между прочим, не игрушки! Это нечестно по отношению к девушке! И ко мне тоже!
Разъяренный подросток почти перешел на крик, но никто не засмеялся – усталые пассажиры отвлеклись на свои дела. Или это тоже была магия старика?!
- Заставил влюбиться? – дед почесал нос. – Но это же очень трудно, друг мой. Ты уверен, что влюбился?
- Уверен, - глаза Макса горели. – Я ни в чем никогда не был так уверен. Я не могу без нее жить, куда бы я ни пошел, я думаю о ней. Я пытался не думать, не видеть ее 2 месяца, но это не помогает. Я… вы знаете, она не совсем обычный человек, у нее особые возможности – например, она никогда не сможет выйти из дома, и я знаю, что впереди у нас было бы много сложностей, но они меня вовсе не пугают! Она самая прекрасная в мире, хотя, наверное, в строгом смысле она не красавица – у нее длинный нос и плохая осанка. Но что такое строгий смысл?.. Вы знаете, от нее исходит свет. В буквальном смысле.
- Да, - задумчиво протянул дед. – Кажется, ты и вправду влюблен.
- Но самое страшное – что я тоже, кажется, ей нравлюсь, - почти простонал Макс. – Вы можете это прекратить?
- Зачем?
За окном проплывали, размазываясь акварельными пятнами и перемешиваясь со снегом, неоновые огни вывесок, фонарей и окон. В такую погоду в существование волшебства не особо верилось – и Макс предпочел бы, чтобы его и не существовало вовсе.
- Зачем? Затем, что ни один приличный волшебник не занимается любовной магией! Даже для себя! Мой отец волшебник, а моя мать – обычный человек, и знаете, что? Когда они развелись, он не препятствовал, хотя уж он-то мог бы ее приворожить обратно, будьте спокойны! Но это неправильно, так нельзя делать, неужели вы не понимаете? Она же не виновата в том, что я подвернулся вам!.. Вдруг она меня полюбит по-настоящему, без волшебства?
- Так ты за нее волнуешься? – волшебник очень внимательно посмотрел в глаза Максу. – А ты хороший парень. Уважаю. Давай, заклей очки и иди к своей прекрасной даме.
- Сделайте, как было!
- Все и так, как было. Все в порядке.
- В смысле - в порядке? – Макс несколько раз моргнул и попробовал не думать о Лие. Ничего не вышло. – Ничего же изменилось. Я по-прежнему думаю только о Лие!
- И не изменится, - дед пожал плечами. – Любовь нельзя призвать по волшебству. Не получится. Она и есть волшебство, так что я тут вообще не при чем. Это все ты сам.
Макс смотрел в окно. Может ли быть, что этот старый волшебник действительно не врет? Что любовной магией потому никто не занимается, что ее на самом деле и не бывает? Но как тогда все это случилось?.. Почему Лия оказалась в их классе, почему именно он должен был носить к ней книги? Стоп. Он же сам вызвался.
- Вы точно не врете? Вы точно не делали никаких чудес? – подозрительно спросил Макс у деда. Дед тяжело вздохнул.
- Мальчик мой, я не волшебник – я врач. Я точно знаю, что чудес не бывает. Бывает только хорошо выполненная работа. Может, где-то есть и такие люди, чья работа – волшебство, я не знаю, я таких не встречал. Но если твой отец - волшебник, как ты говоришь, то, наверное, так и есть. Я уверен, он достойнейший человек, но у меня работа совсем другая. Если тебе потребуется медицинская помощь – вот, пожалуйста, звони. Подумаем, что можно сделать.
Доктор извлек из кармана блокнот и записал телефон почерком настолько быстрым и непонятным, что у Макса почему-то не возникло сомнений в том, что на этот раз дед не лгал. Все вопли про волшебство и обвинения сразу показались теперь самому Максу невозможно глупыми – у него даже уши покраснели, и оставалось только порадоваться, то волосы достаточно длинные. Он заклеил очки изолентой; получилось не очень красиво – но, кажется, без них нечего было и думать куда-то идти.
Автобус слегка занесло на повороте, заскрипели тормоза, кто-то смачно выругался на задней площадке.
- Остановите сразу после поворота, - крикнул дед.
Они с Максом вместе вышли из автобуса.
- Спасибо, - сказал Макс, глядя под ноги. – Только никому не рассказывайте, пожалуйста.
- Не буду. Не за что, - в темноте лицо деда было не видно, но, кажется, он улыбался. – Главное – не забудь, что то, что ты мне говорил в автобусе, не морок и не магия, если ты и правда так чувствуешь. Что бы дальше ни происходило – помни, что все волшебство в вас самих. В тебе и этой девочке с длинным носом. Как, говоришь, ее зовут?
- Лия Кац.
- Мазл тов, - усмехнулся дед и растворился где-то за белым снежным одеялом. Макс поднял голову и увидел впереди желтый квадрат света, который нельзя перепутать ни с чем.
Автобус сделал этот поворот за него.